Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти - Наташа Хабибуллина

Однажды в ночь под Рождество юная Мотя вздумала погадать на жениха. Заперлась в горнице, поставила перед собой огромное старое зеркало, зажгла свечи…

– Суженый, ряженый, покажись!

Через какое-то время зеркало заволокло изнутри дымкой, а когда туман рассеялся, Мотя увидела в зазеркалье мужской силуэт. Ладный, кучерявый – не жених, а загляденье. Залюбовалась на него прабабка, а картинка в зеркале возьми да и сменись. Перед ней предстала деревенская ночь, бревенчатый дом на окраине, кругом ни души, только два дюжих мужика в телогрейках со всей дури дубасят кого-то третьего, лежащего на земле. Раз – сапогом по лицу, два – дубинкой по голове, три – за руки, за ноги – и бросили бесчувственное тело в канаву.

Так отходили бедолагу, что живого места на нем не осталось.

На этом видение исчезло, а Мотя осталась в полном недоумении – что бы всё это значило?

Спустя два года к прабабке посватался парень по имени Яша, в котором она без труда узнала своего суженого из зазеркалья. Молодые поженились, одного за другим родили троих детей, и вроде бы все в их жизни складывалось неплохо. Но однажды убежденный коммунист Яков, которому к тому времени стукнуло 33 года, решил прищучить местных кулаков – изъять у тех излишки хлеба в пользу Советской власти.

Раскулаченные затаили на ретивого коммуняку обиду. Подкараулили ночью у колхозного амбара и избили до полусмерти.

Нашли Яшу под утро в канаве с проломленным черепом.

Когда его полуживого внесли в дом, прабабка ахнула – вспомнила изуродованного незнакомца из своего зеркального видения.

Говорят, после той драки Яша повредился в уме и прожил совсем недолго.

Хоронили Яшу в закрытом гробу – настолько страшен и неузнаваем он был.

Красивый мальчик

Дома у бабушки Люды хранился старинный бархатный альбом, где среди старых черно-белых фотографий особо выделялся портрет одного мальчика. В детстве я даже была в него чуть-чуть влюблена, – в жизни не встречала более красивого, одухотворенного лица. Челочка на пробор, большие смеющиеся глаза, белозубая, как бы сейчас сказали «голливудская» улыбка.

– Ба, кто это? – тормошила я бабушку.

И вот какую историю она мне поведала.

Мальчик на снимке приходился нам каким-то дальним родственником. Звали его Коля. Тот памятный снимок был сделан в Глазове в конце пятидесятых годов, незадолго до загадочного и трагического события, случившегося с Колей.

Как-то летом двенадцатилетний Колька с друзьями отправился гулять на луга за рекой Чепцой. Мальчишки благополучно миновали деревянный мост, добрались до леса и принялись там дурачиться, лазать по деревьям и играть в разбойников.

Кто-то из ребят задумал подшутить над Колей (он был в компании самый младший). Его заманили в чащу, бросили там одного, а сами удрали. Спрятались в кустах неподалеку, ждут, скоро ли Колька дорогу обратно отыщет.

Час ждут, второй, стало уже смеркаться, а Коли все нет. Мальчишки испугались, а ну как Кольку медведь задрал или в трясину засосало – места за Чепцой глухие, болотистые. Кричали, свистели, звали товарища, но никто на их зов так и не откликнулся. Тогда перепуганные ребята помчались в город за подмогой.

Всю ночь взрослые вместе с детьми прочесывали лес с факелами, заглядывали под каждый кустик, под каждое деревце, осматривали все подозрительные ямы и бочажки, но мальчик как сквозь землю провалился.

Заявили в милицию. Колю искали с собаками, но эти поиски тоже не увенчались успехом.

А через неделю Коля объявился сам. Рыбаки на мосту рассказывали, что он вышел к ним весь оборванный, исцарапанный, грязный, с лихорадочно блестевшими глазами. Мальчик плакал и что-то неразборчиво мычал про «дедушку до небес», который будто бы поймал его в лесу и не хотел отпускать. А потом Коля просто рухнул на мостовую и потерял сознание.

Пришел в себя он лишь на третьи сутки, снова что-то мычал про старика – великана, кричал и умолял отпустить его домой.

Колькина мать места себе не находила – сын никого не узнавал, смотрел мимо стеклянными, ничего невидящими глазами. Часами мог сидеть, забившись в угол. Уставится в одну точку, и – ни звука. А то вдруг закроет ладонями лицо и жалобно захнычет: «Дедушка, пусти-и».

– Рехнулся парень, – решили дома.

Но самое страшное – Колька стал стремительно меняться внешне, на глазах превращаясь из красавца в урода. На лице и на теле у него начала расти шерсть, выпали все зубы, а вместо них отросли желтые волчьи клыки. И сам он внешне стал похож на волка. Ходить разучился. Сутками лежал в постели и протяжно выл. А то соскочит на пол и вот мечется на четвереньках из угла в угол, стучит по половицам огрубевшими когтями, тревожно к чему-то прислушивается и принюхивается.

Словом, что-то ужасное творилось с Колькой.

Все были напуганы: как это так, в наше время – и вдруг такие страсти? Врачи бессильно разводили руками и советовали увезти «оборотня» куда-нибудь подальше от людских глаз, чтобы не будоражить город слухами.

Соседка-знахарка шепнула матери:

– Леший парня попутал, помрет он у тебя скоро.

Однако Коля мучил себя и родителей еще долго – целых тринадцать лет.

Умер он, когда ему исполнилось двадцать пять. Говорят, лежал в гробу весь черный, заросший грубым волосом, с застывшим звериным оскалом на лице. И никому не могло прийти в голову, что красивый мальчик на фотографии и косматое чудище в гробу – это один и тот же человек.

Кошка

Мне был год или около того, когда прабабушку Матрену разбил паралич. Прабабка бездвижно лежала в постели – седая, костлявая, с ввалившимися щеками, она была похожа на какую-то хищную птицу. Время от времени она скашивала не меня свой птичий глаз и слабым голосом звала:

– Ната, подойди, детка, к бабе.

Я не отзывалась, даже если находилась где-нибудь поблизости. Делала вид, что не слышу и продолжала пеленать куклу или с усердием катать машинку по полу. Уж слишком пугающе выглядела баба Мотя. В то время больше всего на свете я боялась двух вещей – прабабки и ее дьявольской кошки. Не помню, как звали ту кошку – Муся или Анфиса, помню лишь, что она была угольно-черного цвета, с круглыми желтыми глазами.

Родители считали, что кошка служит мне чем-то вроде няньки. Я росла нервным, ребенком, плохо ела, плохо спала, а вечернее укладывание в постель и вовсе превращалось для мамы в пытку. Я капризничала, брыкалась, сбрасывала с себя одеяло, но стоило кошке запрыгнуть мне на грудь, как я моментально успокаивалась. Из чего мама сделала вывод, что кошка положительно влияет на меня, возможно, потому что я кошке нравлюсь. Да и мне, по мнению мамы, тоже была приятно общество кошки.

Не знаю насчет любви кошки ко мне, во всяком случае, Муська никогда меня не царапала и не кусала, но затихала я вовсе не потому, что любила кошку. Как раз наоборот!

Когда урчащий черный зверь запрыгивал мне на грудь и, не мигая, вперивался в лицо своими огромными горящими глазищами, я умолкала по единственной причине – от страха. Муся, казалось, гипнотизировала меня, и покидать насиженное место явно не собиралась. Сон был единственным средством улизнуть от страшного зверя.

Сердце закололо

Субботними вечерами, по старой деревенской привычке дед с бабушкой поднимали прабабку с постели и под руки волокли ее в ванную – купать. Из-за болезни старушка была так худа и слаба, что любое прикосновение причиняло ей невыносимую боль. Каждый раз она кричала не своим голосом.

Я же, думая, что бабу Мотю обижают, яростно бросалась на ее защиту. Вопила:

– Не бейте бабушку!

Это я очень хорошо помню. А вот момент прабабкиной смерти совершенно стерся из памяти. Единственное, что я запомнила, это узкий красный гроб, стоящий в подъезде на двух табуретках и ряды зеленых почтовых ящиков над своей головой. Я не воспринимала бабу Мотю мертвой, мне казалось – она просто утомилась и прилегла отдохнуть.

К слову, когда много лет спустя мне в руки попался пожелтевший снимок, сделанный на кладбище в июле того далекого года, я никак не могла отделаться от мысли, что прабабка лежит в гробу с открытыми глазами. Я понимаю, что этого быть не могло – покойникам всегда закрывают глаза, но я готова поклясться, что на фото запечатлен прабабкин взгляд, притом весьма осмысленный, устремленный в небо.

Рассказывают, что на поминках сын бабы Моти, мой двоюродный дед Виталий выпил лишнего и вышел на балкон покурить. Я увязалась следом. Не выпуская папиросу изо рта, дед Виталий подхватил меня подмышки и для пущего своего удобства поставил на балконные перила (а жили мы на девятом этаже!) После чего благополучно обо мне забыл. Докурил папиросу и ушел спать.

Мама в это время мыла посуду на кухне. Позже она не раз вспоминала, что в какой-то момент вдруг почувствовала странное беспокойство в груди, у нее даже закололо сердце. Сама не понимая, что делает, мама выскочила на балкон – и как раз вовремя. Потому что я уже качнулась на своих нетвердых ножках в сторону бездны. Но в самый последний миг мама все-таки успела схватить меня за распашонку и втянуть обратно.